• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

День начался немного необычно: первым проснулся сын, чего никогда не случалось. Несколько дней назад отец накричал на детей, что они — лодыри, лежебоки, барчуки, что они безжалостно эксплуатируют мать. Савелий «срывался» редко, но если уж расходился, то ругался грубо, жестоко. Оксану его ругань обижала всегда, кого бы он ни ругал, а тем более — детей. Ее мало радовало, что муж так заботился о ней. Ничего ж не изменится. Ну хорошо, полы дети помоют... Но не вставать, не собирать их в школу, не готовить горячего завтрака она не может, так как знает: что бы с вечера ни приготовила, дети пойдут в, школу голодными, если не проследить за ними. Хоть и не маленькие уже: восьмиклассница и шестиклассник.

И все-таки ей было приятно и радостно, когда услышала, как осторожно, на носочках, Вася пробрался на кухню, чиркнул спичкой, поставил чайник на плиту. Собственно, не сын ее разбудил. Свекровь. Натужный астматический кашель — как будильник. Каждое утро в одно и то же время гулко бухает в стену. Нехорошо думать так о людях, тем более о близких, но Оксана не раз предполагала, что свекровь это делает нарочно, зная, что сын спит, хоть из пушки стреляй — не разбудишь, а невестка просыпается от любого шороха. Но в эти несколько минут Оксана не слушала, как обычно, ни надоедливого кашля за стеной, ни храпа рядом. Она прислушивалась к сыну, узнавала по его осторожным, порой неловким движениям, чем он занят. Вот он начал будить сестру. Тихо-тихо. А Лиза захныкала: «Отстань!»

Ох, эта Лиза! В кого она только уродилась? Такая рассеянная, непослушная, эгоистичная! Переходный возраст — объясняют педагоги. А вот у нее, у Оксаны, не было никаких переходных чудачеств ни в шестнадцать, ни в двадцать, ни в сорок пять. И это потому, что ее никто не баловал. А кто ее детей балует? Сама. Отец не очень щедр на ласку. Свекровь не слишком любит внуков, видимо, так же, как и ее, Оксану.

Дать детям собраться самим? Конечно, надо приучать. Но разве она может улежать? Не поедят как следует, а Лиза худая, у нее часто болит голова. Вася же непременно что-нибудь забудет — то тетрадь, то учебник. Глядеть за ними надо, как за первоклассниками.

Оксана осторожно, чтоб не разбудить мужа, поднялась. Вышла к детям.

— Ну, зачем ты, мама? Мы б сами,— сказал Вася. Мать заглянула в чашки: Лиза не отпила и одной трети.

Попробовала ее чай — совсем несладкий.

— «Сами, сами»... Ты посмотри, что она съела. Как маленькая. Не стыдно тебе?

— О боже! Вы хотите, чтобы я стала как бочка... как Олька Горбатова,— перешла в наступление Лиза.

— После таких завтраков через неделю в постель сляжешь. Это Сибирь.

— Ты ж в войну не слегла...

— Лизка! — осек ее брат, зная, что напоминание о войне — самое тяжелое для матери.— Забыла, о чем договорились? Куриная голова!

Дочь притихла, виновато понурилась и поспешно, как все ученики, съела свой завтрак.

«Дети есть дети,— ласково подумала Оксана.— Что мы от них хотим? Она не хуже других».

Проводив детей, Оксана в хорошем настроении начала готовить завтрак для мужа и свекрови.

Они поднимались одновременно, сын и мать. Когда жили в дедовском еще доме, свекровь хозяйничала безраздельно и начинала каждый новый день чуть ли не среди ночи. Но когда переехали вот в эту новую квартиру, где из трех комнат одну отдали ей, свекровь хотя командовать и не перестала, так как чувствовала власть над сыном, но делать больше ничего не делала: «Хоть перед смертью поживу как барыня».

Постепенно она ко многому в доме стала безразличной, но за одним следила зорко и ревниво — как невестка кормит ее сына. Обижаться на эти старческие странности Оксана давно перестала, теперь ей было только смешно все это. А Савелий любил поесть, особенно сытно и вкусно позавтракать. При этом часто повторял старую, как свет, восточную мудрость:

— Завтрак съешь сам, обед подели с другом, а ужин отдай врагу.

Мать, наверно, считала, что мудрость эту выдумал ее умный сын, и каждый раз весело смеялась, но тут же вносила в нее довольно существенную поправку:

— Лихорадку им, врагам нашим, а не ужин.

Таксомоторный парк, где Савелий заведовал мастерской, находился не близко, но выходил он всегда без пятнадцати девять и, кажется, ни разу не опаздывал. В это время тут, в центре города, шныряют сотни такси. А кто из шоферов не подвезет начальника мастерской?

Оксана как-то сказала мужу, что некрасиво так использовать служебное положение. Савелий скептически усмехнулся на ее наивность и «книготорговую честность».

Года три назад он наконец окончил вечерний факультет машиностроительного института (конечно, учиться ему было нелегко с такой семьей) и теперь, с дипломом, чувствовал себя уверенно и прочно.

Оксана открывала свой киоск «Книги, журналы, газеты» в геологическом институте в одиннадцать. Это была удобная для нее работа — свободное утро, всю домашнюю работу можно сделать. Ее месту завидовали коллеги-киоскеры, так как нигде во всем их большом городе так не шли газеты и журналы, как в этом институте.

«У нас — интеллектуалы»,— с гордостью сказал проректор Павел Петрович, когда однажды Оксана похвалилась ему выручкой.

Оксане некогда, как иным киоскерам, читать на работе «Огонек» и «Неделю». Но надо же хоть просмотреть — что в них? Если что-то очень интересное — можно взять домой. Лизу не корми, не пои, а дай новый журнал или хорошую книжку. Да и Савелий теперь редко заглядывает с шоферами в пивную — инженеру не к лицу!

В перерыв, когда покупатели схлынули, Оксана развернула иллюстрированный журнал.

Фото... Рисунок... Репродукции картин молодых художников. Стихи... И вдруг женщину будто встряхнуло. Может, даже она вскрикнула, так как два студента, потянувшиеся было за «Советским спортом», деликатно отступили. Но она не видела их, она долго ничего не видела вокруг. И прочитать коротенькую подпись в рамке в правом углу страницы не сразу сумела. Оксана видела маленькое, не очень четкое фото: она, молоденькая, в простой кофточке, а Василь — в гимнастерке, с петлицами лейтенанта...

Рванулось сердце в прошлое, ударило болью и жалостью. Женщина не думала, что люди видят ее слезы. В их чистом озере расплылось маленькое фото. А потом вышел из него, из этого озера слез и небытия, живой человек — ее Вася, ее первая и, может, единственная любовь и счастье, короткое, как зарница.

За несколько минут в тумане слез она снова пережила и это свое мимолетное счастье, и безутешное горе. Сколько оно тянулось, счастье? Один год, когда она, студентка Пинского педучилища, познакомилась с молодым летчиком, и они поженились. А потом — война. Она, беременная, очутилась тут, в Сибири, вместе с семьями других офицеров. Родилась дочка, но прожила всего один месяц. Горе утраты. Горе неизвестности. Только через год, после, может, сотни писем, какие она посылала в разные адреса* ей наконец ответили, что муж ее не вернулся с боевого задания еще в сентябре сорок первого.

«Я ждала тебя, Вася! Я ждала тебя всю войну! Я ждала три года после войны!..» — шептала она теперь ему, как живому. И тут же чуть не потеряла сознание от одной мысли, что это он, Василь, таким образом ищет ее.

Нелегко было высушить глаза и прочитать мелкий шрифт. Буквы плавали, строчки сливались... Пока не глянула вниз и не прочла подпись: «Секретарь комсомольской организации колхоза «Победа» С. Худыш». Тогда немного успокоилась. Земляк из Белоруссии писал:

«Разбирая на днях хату моего деда Ивана Сильченко, колхозники нашли в подстрешье документы летчика Богуновича Василия Нестеровича. Старожилы помнят, как погиб советский сокол.

Осенью 1941 года, когда местность была уже оккупирована, над нашей деревней разгорелся воздушный бой. Один советский истребитель, появление которого очень обрадовало людей, смело вступил в схватку с шестью фашистскими стервятниками. Двух сбил. А потом сбили его. Самолет упал на поле. Пока подоспели фашисты, колхозники вытащили летчика из-под обломков и, хотя он был мертв, спрятали, чтоб не дать врагу глумиться над телом героя. Летчика ночью похоронили на высоком берегу Сожа. Могилу его навещали и ухаживали за ней. Но имя не помнили, так как дед мой, который спрятал документы, вскоре после войны умер. Теперь мы знаем имя летчика и решили к празднику Победы поставить на его могиле памятник-обелиск.

Просим редакцию напечатать наше письмо и это фото, где летчик снят, видимо, с женой. Карточка лежала в его комсомольском билете. Может, родные и близкие В. Богуновича узнают, где его могила».

Оксана не сразу услышала, что обращаются к ней.

— Что с вами, Оксана Гавриловна?

Перед киоском стоял Павел Петрович, проректор, высокий седой старик.

Оксана сообразила наконец, что надо ответить, вытерла ладонями глаза.

— Кто вас обидел?

— Война.

— Война?

Оксана протянула ему журнал.

— Только сегодня я узнала, как погиб и где захоронен мой муж.

Павел Петрович читал долго это коротенькое письмо в редакцию. Оксана увидела, что глаза его под золотым пенсне сделались влажными, и от искреннего человеческого сочувствия ей стало легче. Но слишком уж долго профессор читает. Напомнили, наверно, и ему что-то отзвуки войны.

Наконец он почтительно вернул журнал, сказав:

— Да, и через двадцать лет война стучит в наши сердца. Мы с женой также собираемся съездить на могилу сына в Германию.— Он тяжело вздохнул: — Где их только нет, могил наших сыновей!

...Обычно они собирались все вместе и решали семейные дела. Стыдили Васю за тройки. Хвалили Лизу за пятерки, но тут же пробирали ее за неорганизованность и непослушание. В хорошем настроении Савелий рассказывал приключения, услышанные за день от таксистов, ибо никто так не собирает новости и события, как шоферы. Таксомоторный парк — это своего рода живая газета городской хроники. Оксана пересказывала советы журнала «Здоровье». Советы такие любила свекровь, даже добрела, когда приобретала новый рецепт долголетия. А когда добрела, то интересно рассказывала про давние времена, про подруг — какие они были сильные и смелые.

Оксана любила вечера, они как бы сплачивали семью, сближали детей с родителями, с бабушкой. Но в тот день она ждала вечера со страхом, с душевным трепетом.

Муж первым заметил ее взволнованность. Спросил:

— Что это с тобой, Аксюта? Не понимаю... Не то ты «Волгу» по лотерейному билету выиграла, не то твой киоск ограбили.

Оксана только виновато усмехнулась. Ласково попросила дочку помочь ей собрать на стол.

Она намеревалась сказать об этом — самом главном теперь для нее — в конце вечера. Но не выдержала. Как только все сели за стол, достала с буфета, куда спрятала от детей, чтобы они не прочли раньше, журнал, развернула и боязливо и тревожно подала мужу. Савелий сразу узнал. На миг изменился в лице — потемнел, настороженно раздулись его широкие ноздри. Но начал читать — успокоился, утих, вздохнул.

Вася заглянул в журнал и тоже узнал:

— Мама! Так это же ты. Молодая! И твой первый муж!

Передернулась старуха, надулась, как бы почуяв опасность, готовая защищать сына от любой беды. Лиза поднялась, стала за спиной у отца, одним взглядом прочитала письмо, посмотрела на мать. Оксана и дочери улыбнулась не то виновато, не то как бы заранее прося простить ее.

Савелий читал почти так же медленно, как и Павел Петрович, или, может, ей показалось: так долго тянулись эти минуты. Оторвавшись от журнала, он посмотрел не на нее, а на мать. И тогда Оксана сказала решительно:

— Теперь я знаю, где он погиб и где его могила. И я должна поехать. Ведь у него никого не осталось из близких. Мать умерла. Кто приедет на его могилу? Чужие люди поставят памятник...

У Лизы сделались большие глаза: ни разу еще не видела она мать — всегда тихую и покорную — вот такой. У свекрови вытянулось лицо и некрасиво отвисла нижняя челюсть. Но она молчала — ждала, что скажет сын. А Савелий вдруг понурился и начал нехотя есть.

Установилась тишина, мучительная для Оксаны, утомленной от переживаний, душевной муки.

Наконец отозвалась старуха:

— Сколько билет туда стоит?

— Сколько бы ни стоил, я поеду!

— Правильно, мама! — с похвалой и искренним детским восторгом поддержал Вася. Если бы не слова сына, она, наверно, не выдержала бы, заплакала.

Редко свекровь и муж видели ее слезы, а теперь тем более не должны увидеть ни одной слезинки. Оксана сжалась, замкнулась, ни на кого не глядит. Молчат — и она будет молчать, а поехать все равно поедет. Но сердце холодело от мысли, что муж запретит, не отпустит да еще, чего доброго, обидит ревностью к мертвому. Выдержит ли ее сердце? Кажется, ни разу еще за шестнадцать лет совместной жизни она не ждала с таким нетерпением слов мужа и ни разу так не боялась его слов.

А он молчал. И дети молчали. Вася, правда, попробовал рассказать о каком-то смешном случае, но понял, что взрослым не до него...

Моя на кухне тарелки, Оксана не сразу почувствовала, что из глаз льются слезы, и такие же горячие, как вода. Испугалась. Вытерла глаза мокрыми руками, потом полотенцем. Нет, не может она жить в неизвестности. Надо позвать мужа в спальню и поговорить с глазу на глаз. Он умный и рассудительный. Не она набивалась ему в жены, он просил. И тогда, шестнадцать лет назад, она честно призналась, что никогда не забудет своей первой любви. Он понимал: «Но таких, как ты, миллионы. Не идти ж вам в монахини. Надо жить!»

Оксана вышла в коридор. И, проходя мимо комнаты свекрови, услышала ее шипение:

— Гляди, что надумала? Бросить живого мужа, детей, свекровь, которой, может, неделя до смерти, и лететь на край света. А все это оттого, что власть над тобой, Сава, она взяла, ты — как телок перед ней. На мать так ты и крикнуть можешь. А ей слово боишься сказать...

И вдруг — голос Савелия. Громкий — на всю квартиру, суровый и добрый:

— Я, мама, тоже солдат. И тоже мог остаться там.

— Что ты, Савочка, бог с тобой!

— Так неужели вы против того, чтоб еще кто-то, кроме вас, помнил бы обо мне и захотел бы приехать на могилу? Поклониться солдату...

Горячая волна ударила Оксану в грудь, соленые слезы затуманили глаза.

Она прислонилась к стене и закрыла лицо руками.

1965

2007