• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Посвящается Нине Михайловне САВИЦКОЙ

"Сказки прежних детских лет,

Генрих Ибсен, "Пер Гюнт"

Продолжение.

Начало см. в №№ 3 и 4 журнала "Золотой Век" 2007 г.

ЧАСТЬ II

"ПЕР ГЮНТ"

Глава 20. "ТЕМНАЯ"

В туалете, около умывальников, толпилось много мальчиков. Шло умывание перед сном. По правую сторону длинного, во всю стену, окна расположились "нормальные" умывальники, по левую — "ненормальные", т.е. стоящие прямо на полу и предназначенные для мытья ног. Сашка стирал носки, а слева от него мылил руки Леха Гришечкин.

Леха мылил руки долго, целую вечность, точно поставив себе задачу расправиться с выданным недавно куском мыла. Сашка повесил выстиранный носок на голое плечо. Леха создал на руках обильнейшую пену и, сложив указательные и большие пальцы обеих рук, стал выдувать в образовавшуюся круглую дырку огромный мыльный пузырь, сияющий всеми цветами радуги.

— Леха! Сколько, по-твоему, существует чистых цветов? — спросил Сашка.

— Все цветы, если их вымыть с мылом, чистые! — отшутился Леха, выдувая второй пузырь.

— Я говорю не о цветах, а о цвете! — Сашка старательно достирывал второй носок.

— Чистого цвета в п-природе нет! — вмешался Кастрюля.

— А все-таки? — настаивал Сашка.

— По-моему, семь, как в спектре радуги, — сказал Леха, прекратив бесприбыльное производство мыльных шаров.

— А вот и нет! — Сашка торжествовал. — Всего три: желтый, красный и синий, а все остальное — производные этих цветов!

— По-моему, ты глубоко не прав, — сказал Леха, смывая мыло с рук. — Самые главные цвета: желтый, красный и… зеленый! Доказательства висят на каждом перекрестке — светофоры!

— Да нет же! — Сашка рассердился, что его слова не приняты всерьез. — Синий! Об этом умные люди в книгах пишут!

— Слушай, ты, умный человек! — позвал его Павлов. — Иди сюда, разговор есть!

Сашка выжал выстиранный носок и положил его на другое плечо. Сырые носки лежали на его плечах коричневыми эполетами. Он подошел к Олегу, а тот втолкнул его в уборную, зашел сам и, прикрыв дверь, стал за Сашкиной спиной.

Перед Сашкой стояли хмурые Гога Крюкин, Валька Новодомов, Джордж Истеренко, Игорь Троценовский и Слава Соскин, выглядывавший из-за грозных спин.

— Ну, начнем? — спросил Олег.

Сашка понял, что его будут бить.

— Так вот, — откашлялся Истеренко, — у многих наших ребят, в том числе и девочек, пропали сегодня деньги из карманов. Это уже не в первый раз. Но сегодня удалось выяснить, когда точно произошла кража: перед обедом. Алена Спицовская переоделась после уроков и, чтобы не потерять деньги из формы, положила их в карман пальто. Поев, она первая вышла из столовой и пошла в раздевалку — взять что-то. Денег уже не было. Ты заходил в раздевалку перед обедом?

— Нет, — помедлив, ответил Сашка.

— Врешь, падла! — вскинулся Крюк. — Тебя видели!

— Кто?

— Не важно, кто! — повысил голос Истеренко. — Вот ты себя и выдал своим вопросом!

— Ну, допустим, заходил. Переоделся и ушел, — спокойно сказал Сашка.

— Вот! А только что уверял, что его там не было! — опять задергался Крюк.

— Денег никаких я не брал, честное слово! — сказал Сашка.

— Не ври! Лучше расскажи, на что ты халву покупал! — Крюк победно осмотрел всех присутствующих.

— У меня… гривенник был, — Сашка решил не рассказывать, как ел халву в одиночку, — на него и купил сто грамм.

— Ха! — завопил Крюк. — Я ж к тебе подошел утром и предложил в "трясучку" сыграть, так ты завил, что у тебя нет денег! А перед обедом вдруг появились!

— В "трясучку" — это одно, а халва — другое, — Сашку начало выколачивать, — я просто не хотел играть!

— Значит, у тебя всего гривенник был? — спросил Новодомов.

— Да!

— Да врет он! Он мог и на рубль купить и сожрать по дороге, что-то уж больно долго его в классе не было! — нехорошо засопел Крюк.

— Об этом можете у продавщицы спросить! — сказал Сашка.

— А, может, ты не в одном магазине деньги тратил, тогда как? — ехидно спросил Крюк.

— Да ну, чего с ним говорить! — сказал стоящий у двери Олег Павлов и двинул Сашку по шее. — Куда деньги дел?

Тут раздался громкий стук в дверь.

— Потерпишь! — крикнул, обернувшись, Павлов.

— Я вам "потерплю", паразиты! — раздался за дверью голос тети Моти.

Ребята моментально разбежались по кабинкам и присели в них. Тетя Мотя с грохотом распахнула дверь.

— Чего это вы все обделались? — спросила она, увидев мирную картину "задумавшихся" ребят. — Переели, что ль?

— На ужине… — со стоном пожаловался Новодомов, — бородавками… перекормили!

— И-йех! — разозлилась тетя Мотя. — Марш по койкам, паразиты! Счас приду — проверю!..

Ребята с хохотом вылетели из уборной.

— А ты чего стоишь? — накинулась тетя Мотя на Сашку. — А ну, спать! — и грозно пристукнула шваброй с обгрызенной на конце рукояткой.

Сашка ощутил сырые носки на плечах и почувствовал себя призванным: он отдал тете Моте честь, приложив руку к пустой голове, в которой не было даже страха и, чеканя шаг, пошел в спальню.

В спальне было темно и тихо.

— Ну, а ты что? — шепотом расспрашивал Кеша.

— Я им сказал, что не брал! — тоже шепотом отвечал Сашка. — Ты-то мне веришь?

— Я-то верю… — засопел Кеша.

— Да и вообще, как могли на меня подумать! — не мог успокоиться Сашка. — Я в своей жизни никогда чужого не брал, кроме… — ему очень захотелось рассказать Кеше об украденной книжке, спрятанной в чемодане, но он не решился. — Нет, никогда ничего чужого не брал!

В это время под его кроватью раздался шорох. Чья-то фигура быстро отползла по-пластунски под соседние кровати.

— Черт! — сказал Сашка Кеше. — Сосик подслушивал!.

Но Кеша ничего не ответил — он спал…

Вскоре сморило и Сашку. Ему снилось, что…

…он стоит в книгохранилище и прячет в брюки книгу, а все ребята стоят вокруг и видят его воровство. Они хватают Сашкин чемодан и бьют им Сашку по голове. Он вырывается, хочет убежать, но ноги делаются ватными и отказываются повиноваться Сашке. Ребята догоняют его, и чемодан снова ударяет в голову: удар!.. еще удар!.. еще удар!..

…он вдруг проснулся, потому что понял, что бьют-то его на самом деле!

Ребята набросили ему на голову одеяло и быстро барабанили кулаками по Сашкиной голове и по телу. Он рванулся, но чьи-то руки держали его, и удары продолжали сыпаться с прежним напором. Вдруг, по чьей-то команде, удары прекратились, и раздалось быстрое шлепанье по полу удирающих босых ног. Сашка отбросил одеяло, глубоко вдохнул воздух и осмотрелся: все ребята спали. Крюк даже похрапывал…

Сашка поднялся, вдел ноги в туфли и пошел в туалет.

Там никого не было. Он открыл окно и поежился: холодный осенний ветер прошелся мокрой ледяной тряпкой по его худенькой фигурке в одних трусах. Сашка влез на подоконник. Ветер продувал его насквозь. Он глянул вниз. С высоты четвертого этажа был виден забор, тихая улочка и неоновые буквы: "ГАСТРОНОМ". Сашка весь покрылся "гусиной кожей". Дрожа, он закрыл глаза: Сашка боялся высоты…

…Вдруг его тело оттолкнулось от подоконника и медленно — медленно полетело вниз, на желто-красно-бордовый лиственный ковер.

Общее "ах!" раздалось в спальне. Ребята смотрели с широкого подоконника вниз, на распластанную Сашкину фигурку в трусах.

— Мы были несправедливы к нему! — потрясая кулаками, закричал Джордж Истеренко. Он зарыдал. Сашка открыл глаза и…

…слез с подоконника. Вдруг он увидел чьи-то спички, лежавшие на перегородке между кабинками. Сашка взял забытый коробок и открыл его: тот был полон.

В одной из кабинок на огненно-ржавый гвоздь была вздета для определенных нужд чья-то тетрадь. Сашка снял ее с гвоздя и, понаделав из выдранных листков самолетики, стал поджигать их и выпускать в окно.

— Ты чего делаишь, паразит? — раздался за его спиной голос тети Моти. — Воспаления легких захотел? И-йех!..

Сашка быстро затворил окно.

А горящие самолетики медленно кружились в падении, и никому не суждено было узнать, ни какая катастрофа случилась с ними, ни дальнейшие судьбы их экипажей…

Глава 21. ИЗОЛЯТОР

Снег беззвучно падал за полузамерзшими стеклами изолятора. Лежавший в постели Сашка отложил книгу и посмотрел в окно. Ему было тепло и уютно, а его взгляду за окном — удобно и мягко: уж больно пушисты были снежинки!

В палату вошла медсестра Надежда Павловна, небольшого роста, с добрым лицом, в белом (естественно!) халате.

— Таблетки принял? — ласково спросила она.

Сашка кивнул головой.

— Ну что ж, меряй температуру! — медсестра встряхнула градусник и, засунув его Сашке подмышку, вышла.

Сашка воровато оглянулся на закрывшуюся дверь и вытащил из подмышки градусник. Зажав в левой руке тонкую трубочку с ртутью, он стал равномерно ударять правой ладонью по более широкой части термометра. Затем он прекратил свое занятие и поднес градусник к глазам: столбик показывал +37,8 градусов по Цельсию. Удовлетворенно хмыкнув, Сашка водворил термометр на место.

В палату вошла Надежда Павловна.

— Ну, давай! — она взяла из Сашкиных рук градусник и вышла.

Но через минуту возвратилась:

— Представляешь, встряхнула градусник, а температуру-то посмотреть забыла! — улыбнулась она своей рассеянности и, подойдя к Сашке, положила ему на лоб свою прохладную ладонь. — Нет, кажется, нормальная. Ну, ладно, перемерь. А я пока с тобой посижу, не возражаешь? Набегалась с утра, — она присела на стул и вытянула к батарее ноги в мягких синих тапочках.

Градусник снова поселился подмышкой у Сашки, и он лихорадочно соображал: что же теперь делать?..

Надежда Павловна посмотрела на него и улыбнулась:

— У меня дочь твоего возраста. Хорошая девочка. Что будет дальше — не знаю, но пока — во всем помощница и советчица.

Она засмеялась:

— Представь, заходит сейчас к нам в изолятор директор, а я о дочке задумалась и говорю ему: "Здравствуй, доча!" — он на меня как на сумасшедшую глянул…

Сашка рассмеялся, потом натужно закашлялся и стал бить себя в грудь кулаком, стараясь попасть по термометру.

— Ну и кашель у тебя!.. — Надежда Павловна вздохнула и посмотрела на свои натруженные руки. — Раньше-то я в поликлинике работала. Народу-у! Такое ощущение, что весь город заболел. И так изо дня в день!.. Столько лиц перед тобой пройдет, что к концу дежурства свое лицо забудешь, ей-богу, себя в зеркале не признаешь!.. Помню, как-то вечером решилась в кино сходить, дочь в пионерлагере была… К кассе очередь — не протолкаться. Стала и я. Ко мне подходят и спрашивают: "Вы за кем?" Ну, я и ляпнула: "За этой больной!.." Тут женщина, что впереди, оборачивается и орет: "Сама ты больная, дура, идиотка!.." — "Простите, — говорю, — я не хотела вас обидеть!" — "Она еще "не хотела меня обидеть", нет, вы слышали?.."

Она помолчала и добавила:

— С тех пор одна в кино не хожу, только с дочкой… Ну, вынимай термометр!

Сашка вынул.

— Тридцать шесть и девять, — удовлетворенно констатировала Надежда Павловна. — Признайся, просто от занятий отдохнуть решил?

— Нет, что вы! — вспыхнул Сашка.

— Ну что ж, отдохни! — и медсестра вышла из платы.

Сашка взял отложенную книгу и, дочитав последнюю страницу, захлопнул ее. Открыв тумбочку, он положил книгу в нижнее отделение, где уже лежали четыре ПРОЧИТАННЫХ, и вынул из верхнего отсека одну из двух НЕ ПРОЧИТАННЫХ.

В палату заглянула Любовь Козова.

— К тебе можно?

— Заходи! — обрадовался гостье Сашка.

— Я на минутку, — Коза с любопытством огляделась вокруг и села на стул. — Чего читаешь?

— Про любовь, — серьезно ответил Сашка.

— А, — вздохнула Коза. — Хочешь, я тебе фотографию подарю?

— Свою? — Сашка от изумления приподнялся на локте.

— Нет, конечно, — она поправила завиток над своим чистым лбом. — Джоржа Марьяновича.

— А, — вздохнул в свою очередь Сашка. — Дари!

Коза протянула ему открытку. Певец был запечатлен в профиль, он вытянул шею и отворил рот, как бы вопрошая: "А тебе чего надо?.."

— Вот спасибо! — Сашка благоговейно прижал фотографию к груди. — Сохраню на память… потомкам!

— Нет, честно, ты доволен? — спросила Коза.

— Я счастлив! — уверенно заявил Сашка. — У меня как раз никакой закладки для книг не было!

Помолчали. Наконец, Коза сказала:

— Пойду. Сейчас "домашняя подготовка" будет…

— Заходи! — пригласил Сашка. — Привет нашим!

Когда за Козой закрылась дверь, Сашка посмотрел на обратную сторону фотографии и рассмеялся. Там было написано: "Саше! Югославский пивец Джорж Марьянович". Он засунул открытку в книгу и стал читать.

Но сосредоточиться на чтении ему не дали.

— В этой палате, — раздался из коридора голос Надежды Павловны, и в дверь зашла мама.

— Мамочка! — крикнул Сашка и, соскочив с кровати, обнял и расцеловал ее.

— Ложись, ложись, — мама подтолкнула его к кровати. Лицо ее было встревожено. — Зашла тебя проведать, а мне говорят: "В изоляторе!"… Что с тобой?

— Ничего особенного, — отвечал, укладываясь в кровать, Сашка, — ты не волнуйся! Горло немного болит — и все.

— Ну ладно, — лицо мамы стало строгим. — Давай поговорим. Саша! Что это за книга? — она достала из сумки завернутую в газету книгу.

Сашка обмер: это был ТОТ САМЫЙ "Овод"!..

— Я нашла ее дома, за шкафом, под вещами. Сначала подумала, что ты просто забыл сдать ее в библиотеку, а потом разглядела, что библиотечные штампы вырезаны бритвочкой… — она замолчала.

Справившись с волнением, добавила:

— Люда мне говорит: "Да не может быть, чтоб наш Сашка книжку своровал! Он ведь не такой!.." Так вот: что это за книга?

Сашка молчал. Он сидел на кровати, низко опустив голову. Уши его пылали.

— Ты молчишь… — из маминых глаз покатились слезы. — Значит, это правда… Господи! Что я скажу Люде — она же так в тебя верит! Знала бы я, что мой сын вырастет вором, я бы… я бы не рожала тебя.

— Мамочка! — Сашка горестно засопел носом. — Я больше никогда… — он не договорил.

Мама встала, вытерла слезы и направилась к двери.

— Мамочка! — крикнул Сашка.

— Не кричи… я поверю тебе… на этот раз. А книгу отнесешь в библиотеку.

Сашка в отчаянии замотал башкой.

— Да, впрочем, в таком виде отдавать ее нельзя. Ладно, придумаем что-нибудь. Сдадим что-либо взамен… А Люде что сказать?

— Ничего не говори, — умоляюще сложил руки Сашка. — Очень тебя прошу!

Мама вздохнула и вышла.

Сашка сидел на кровати, бездумно уставившись в пол и раскачивая головой на манер китайских болванчиков. Его взгляд задержался на какой-то сумасшедшей зимней мухе, деловито ползавшей по полу. Он взял с тумбочки стакан и накрыл им муху. Та забилась в стеклянные стенки, но, поняв, что выбраться невозможно, притихла. Муха была изолирована.

Глава 22. МУШКЕТЕРЫ

Сашка стоял в уборной, расположенной на первом этаже, и вдохновенно рисовал на внутренней двери голую женщину. Кто-то вошел в туалет. Сашка вздрогнул и со спокойным видом отворил дверь. Первоклассник с выпачканным чернилами носом пристально глянул на него и открыл кран. Сашка вышел в коридор.

Поднявшись на третий этаж, он увидел около кабинета английского языка группу мальчишек из своего класса. Они о чем-то спорили.

— Вот, гляди! — заметив подошедшего Сашку, заорал Олег Павлов. — На гоме сапиенсе покажу!

Он схватил Сашку за правую руку и, поднырнув под него, швырнул Сашку через себя. Сашка шлепнулся на пол, больно приложившись копчиком.

— Нет, не так! — крикнул Крюк и подбежал к поднявшемуся Сашке с тем, чтобы продемонстрировать, КАК надо швырять.

Но Сашка не давался Крюку в руки. Они боролись молча. Крюк понял, что одолеть Сашку не сможет, и крикнул:

— А ну, пацаны, в круг его! — и неожиданно толкнул Сашку к Павлову, тот перебросил Сашку Новодомову, Новодомов — Сосику. Сашка волейбольным мячом летал между ребятами, но он стиснул зубы и не произнес ни слова.

— А ну, шабаш! — скомандовал проходивший мимо низенький парень со светлыми усиками. — Шабаш, кому говорю!

Ребята оставили Сашку в покое, и отошли в сторону.

— Иди сюда, — позвал Сашку парень.

Он отворил ключом дверь какого-то кабинета и завел туда Сашку. В кабинете было множество всякой аппаратуры. Сашка уставился на один стол, на котором громоздилась металлическая конструкция с дулом.

— Гиперболоид инженера Гарина? — спросил он.

— Диапроектор, — ответил парень. — Тебя как звать-величать?

— Сашка.

— А меня — Давид, — протянул руку парень. — Я у вас киномехаником работаю.

— Как? — переспросил Сашка, пожимая протянутую руку.

— Давид, — повторил парень и улыбнулся. — Ну, один из руководителей французской революции… Марат и Давид — помнишь?

— А-а, — неопределенно произнес Сашка.

Он не помнил.

— Это я вам по средам кино показываю. Ты какие фильмы любишь?

— Любые, — ответил Сашка. — Хорошие.

— А за что тебя валтузили?

— Не знаю, — Сашка пожал плечами. — А ты не француз?

— Нет, — махнул рукой Давид. — Я поляк.

— Ино — стра — а — нец! — по слогам протянул Сашка.

Давид засмеялся.

— До революции была одна такая вывеска: "Иностранец Василий Федоров"…

— Ты помнишь? — съехидничал Сашка.

— Просто хотел сказать, что поляк я по паспорту и по любви к Шопену и Мицкевичу, а родился и вырос здесь.

— Сколько тебе лет? — спросил Сашка.

— Двадцать три, — ответил Давид.

— Старый уже! — поразился Сашка. — А на вид не дашь!

— Маленькая собачка до старости — щенок, маленькая блоха злей кусает, мала куча, да вонюча, мал золотник, да дорог, — замолотил языком Давид.

Сашка рассмеялся.

— Это я себя так защищаю, — пояснил Давид. — Терпеть не могу, когда кто-либо смотрит на меня сверху вниз.

— Я тоже, — серьезно сказал Сашка.

— Ну, вот и ладно. Вот и познакомились. Забегай ко мне, не забывай!

— Забегу! — пообещал Сашка.

Выйдя из аппаратной, он увидел Леху.

— Вот ты где, а я тебя везде ищу! — сказал Леха. — Пошли скорее!

— Куда? — Сашка еле успевал за ним.

— Сейчас покажу тебе первоклашку, которая уже волосы красит!

— Врешь! — не поверил Сашка.

— Вот те крест на пузе!..

Они спустились вниз.

— Вон, смотри! — зашептал Леха, показывая на короткую, золотисто-рыжеватую стрижку симпатичной маленькой девочки.

Сомнения развеялись — волосы были крашеные!

— Да-а, — задумчиво сказал Сашка. — Если уж сейчас… ты представляешь, что будет, когда она вырастет?

— Ой! Ой! Ой!.. — в комическом ужасе закрыл лицо руками Леха.

Они зашли в свой класс. Там никого не было, кроме Юрика Спиралина, сидевшего за фортепиано, и Кеши, склоненного над вычислениями. Сашка подошел к фортепиано.

— Слушай, Спиралин, ты прости меня за то… помнишь? Прощаешь?

Юрик растерянно закивал головой.

— Если тебя кто тронет, скажи мне, — Сашка пожал его влажную кисть с длинными музыкальными пальцами.

— Ребята! — сказал он, подойдя к Кеше и Лехе. — Давайте, организуем из нас трех мушкетеров, а?

— "Один за всех и все за одного"? — спросил Леха.

— Да.

— Я согласен, — сказал Кеша, не отрываясь от вычислений.

— Чур, я — Д'Артаньян! — поднял руку Леха.

Сашка не возражал.

— Я — Атос, — представился он, — Кеша — Портос, ты — Д'Артаньян. У нас нет Арамиса.

— А что, если Кастрюля? — предложил Кеша.

— Должность Арамиса пока остается свободной! — провозгласил Леха чиновничьим голосом. — Просьба подавать заявки!

Глава 23. "ПЕР ГЮНТ"

— Сегодня у нас в гостях человек, которого я очень люблю, — сказала Елена Михайловна. — Надеюсь, ребята, вы его тоже полюбите… Ну, что ж, поздороваемся с ним!

Класс встал. Все с любопытством смотрели на дверь, ожидая, что сейчас войдет человек, которого любит та, кого они сами успели полюбить. Никто не входил.

— Садитесь, ребята, — улыбнулась Елена Михайловна. — Он уже здесь, он приветствует вас.

— Но кто? — недоуменно пискнул Сосик. — Я никого не вижу!

— Не обязательно видеть глазами, — сказала Елена Михайловна. — У каждого человека есть внутреннее зрение, и мир, предстающий перед ним, так же обширен и многогранен, как и тот, что нас окружает.

Класс молчал, задавленный непонятностью ее слов.

— Познакомьтесь: норвежский композитор Эдвард Григ!

— Человек-Невидимка! — провозгласил Леха.

— Сейчас вы, конечно, его не видите, но когда я начну играть его музыку, и в ней вы услышите его голос, представить себе внешний вид композитора: мечтательные синие глаза сказочника, пышные седые волосы, маленькую фигурку с подчеркнуто прямой спиной, — не составит большого труда… — она взяла скрипку и начала играть.

Музыка была такой доброй, что Сашка вдруг увидел в углу класса…

…Эдварда Грига, точно такого, каким его описала воспитательница. Старик-сказочник подмигнул ему.

— …Норвегия, — скрипка с неохотой оторвалась от плеча Елены Михайловны, — страна суровых, как бы рубленных гигантским топором, скал, похожих на чьи-то огромные лица, где в морщинах-расщелинах живут тролли и кобольды, могучие злые духи, подданные Великого Тора — Пана природы. Не понятно, то ли небо отражается в голубых фиордах, то ли фиорды отражаются в небе. Вода в фиордах не замерзает, ее греет подводный горячий Гольфстрим, такой же горячий, как музыка Моцарта, на которой воспитывался Григ…

— Про Моцарта мы уже знаем, — пискнул Сосик.

— Очень хорошо, но мне кажется, что Григ его знал чуточку лучше, чем ты.

Ребята захихикали.

— Как и Моцарт, Григ рано начал музыкально фантазировать. Как-то его учитель немецкого языка сказал: "Подумать только, он сочиняет музыку!", на что наставник маленького Эдварда ответил: "Это ужасно! Но я надеюсь, этого больше не будет!"

Ребята засмеялись. Вместе с ними смеялся…

…и сидящий в углу Эдвард Григ.

— Это был мой первый музыкальный успех, — сказал он Сашке.— Тогда я понял, что, прежде всего, нужно быть человеком. Подлинное искусство возникает только от настоящего человека…

— …В 16 лет Григ тяжело заболел легкими, — донесся до Сашки голос воспитательницы…

— ...Ты знаешь, эта болезнь ЛЁГКИХ очень НЕЛЕГКА, — грустно скаламбурил Григ.

— Знаю, — кивнул Сашка. — У меня отец принес с фронта окопный туберкулез…

— …Вот послушайте кусочек из его сонаты соль-мажор…

— Что такое "соль" — понятно. А что такое "соната"? — не выдержал Сосик.

— Соната — это схватка двух сил, сопоставление двух противоположностей и их борьба. Понял?

— Ага! — утвердительно кивнул Сосик. — Теперь все ясно!

Елена Михайловна снова подняла скрипку и подбородком прижала ее к плечу…

…Вместе с ребятами слушал свой голос Григ. Он покачивал в такт музыки головой…

— …Была в Норвегии старинная легенда, — прервала игру Елена Михайловна, — о молодом и отважном охотнике Пере Гюнте. Он воевал с троллями, охотился на медведей и оленей, и даже изгнал из своей хижины страшное чудовище, "Великого Горбуна", которого никто не мог победить, — его можно было лишь обойти стороной… — она поставила пластинку на круг проигрывателя, стоящего на фортепиано, и включила его. — Сейчас будет танец Горного Короля в пещере, куда попадает Пер Гюнт…

Музыка сначала как бы дробила себя на раздельные звуки, затем стала потихоньку собирать их воедино и наращивать темп. Удары невидимых клавиш были и ударами Сашкиного сердца, и оно билось все быстрее, быстрее, быстрее, пока не заколотилось в бешеном пульсе танца и, когда Сашка почувствовал, что его сердце сейчас разорвется от напряжения, музыка оборвалась…

— Ни ф-фига себе, ш-шейк! — выдохнул Кастрюля. — П-подохнуть можно!

Воспитательница выключила проигрыватель.

— Но, к несчастью, в душе у Пера Гюнта укрепилось одно из самых низких свойств троллей — умение оправдать любое преступление, любой обман. Вот, например, он выбил во время шторма из рук матроса доску и спасся, а матрос утонул. Гюнт не корит себя, да и суд оправдывает его…

— …Конечно, — вставил Григ, — ведь судьи-то — тролли!..

— …Перу Гюнту, — продолжает Елена Михайловна, — был дан природой большой талант, но он оказался человеком, по собственной воле растратившим себя, человеком, не заметившим любви, которая была рядом — девушку Сольвейг. А любовь-то была прекрасная!..

Любовь Козова тяжело вздохнула.

— То есть, он тот, кто мог бы, но не сумел. Или, точнее, не захотел…

— …Знаешь, — задумчиво прошептал Григ Сашке, — история Пера — это биография каждого из нас. Кто хоть раз в жизни ни попадает в царство троллей? Вся-то разница в том, что кто-то выходит оттуда человеком, а кому-то везет меньше…

— …Знаете, ребята, — тихо сказала Елена Михайловна, — я была бы счастлива, если бы вы на всю жизнь запомнили одно четверостишие Ибсена:

"Жить — это значит снова

Суд над самим собой!"

— Пусть это будет нашим мушкетерским девизом, — шепнул Сашка Кеше…

…Григ одобрительно кивнул ему головой…

…А ночью, в полумраке спальни, перепрыгивая с кровати на кровать, ребята помогали друг другу воевать с "внутрисердечными" троллями, изо всех сил лупя своих ближних подушками по их неразумным головам.

— Соната! Соната!.. — в полном восторге кричал Сосик.

Жизнь продолжалась.

Глава 24. ТАНЦЫ

— Попробуй только еще раз меня ударить, — гневно говорила Вета Лесная, ударяя Вальку Новодомова баскетбольной ладошкой в грудь. — Я женщина!

— Ты не женщина, — отвечал Валька, гулко стукая кулаком в ее спину. — Ты — Дылда!

Вета забарабанила кулаками в Валькину грудь.

— От дылды слышу!

Валька опять ухнул кулаком в ее спину.

— Ей можно драться, а мне нельзя? Ха!

— Да, мне можно! Я женщина! — отстаивала свои права Вета.

Валька снова приложился кулаком к ее спине. Он не заметил вошедшую в класс Елену Михайловну.

— Ты что, с ума сошел — бить девочку! — сказала она Вальке.

— А она сама первая дерется, — обиженно ответил тот.

— Все равно не имеешь права бить!

— Елена Михайловна, — вмешался Олег Павлов, со скверной улыбочкой наблюдавший схватку Веты с Валькой. — Бьет, значит любит! Он на ней еще женится потом, вот увидите!

— Дурак! — покраснела Вета. — Кто за него пойдет?

Последние слова Олега услышал вошедший в класс Сашка.

— Кого, говоришь, Валька любит? — шепотом поинтересовался он у Олега.

— Я сказал не "любит", а "женится"! — ответил тот. — На Дылде!

— Как, на Дылде? А как же Танька Сыщикова? — спросил Сашка и покраснел.

— Давно пройденный этап! — равнодушно ответил Олег.

В класс входили ученики.

Соскин залез под парту и вытащил оттуда склеенную репродукцию Венеры Милосской, когда-то принадлежавшую Крюкину. Подтолкнув локтем Юрика Спиралина, он затрясся в немом смехе.

— Соскин, тебя так интересует строение женского тела? — спросила у него воспитательница. — Так давай, выйдем, я разденусь и все тебе покажу, удовлетворю твое любопытство!

Сосик покраснел до корней своих жиденьких волос и отрицательно затряс головой. Потом быстро спрятал репродукцию в парту.

— Ребята! — обратилась ко всем Елена Михайловна. — А что, если мы сейчас организуем танцы?

Ребята неопределенно загалдели.

— Нет, в самом деле! — не унималась Елена Михайловна. — Пластинки вы какие-то приносили, проигрыватель у нас есть, свободного места в классе достаточно. А?

— А что, давайте! — поддержала воспитательницу Сима Кузьмичева.

— А как танцевать будем? — спросила Вера Правильная.

— Как это "как"? Ногами! — ответил за воспитательницу Леха Гришечкин.

— Я имею в виду: кто с кем? Девочка с девочкой?

— Ну что ты! — Елена Михайловна рассмеялась. — Вы же уже взрослые люди! Мальчики будут приглашать девочек на танец!

— А кто не умеет? — пробасил Толя Кирясов.

— Тот научится! — пробасил ему в ответ Гришечкин. — Кастрюля, заводи патефон!

Кастрюльников подошел к проигрывателю, достал из-за него несколько пластинок.

— Че п-плясать б-будем, чуваки?

— Ты знаешь, Жора, — сказала ему Елена Михайловна, — мне не нравится твое обращение к ребятам. По-моему, "чувак" — это что-то из животноводства. Кажется, кастрированный кабан.

Ребята захохотали. Кастрюля побагровел.

— А мне не нравится,— сказал он, хмуро глядя в пол, — когда м-меня "Жорой" н-называют!

— Прости, Георгий, больше не буду! — лицо воспитательницы было серьезным. — Но где же музыка?

— Сча будет! — крикнул повеселевший Кастрюля. — Герлухи, готовьтесь — б-битлов ставлю! "Йестэрдэй"! — объявил он.

Чей-то приятный голос запел, явно, о любви.

— Кавалеры приглашают дамов! — сказал Леха Гришечкин и подошел к Елене Михайловне. — Разрешите, мадемуазель?

— Я уже, к сожалению, давно "мадам", а не "мадемуазель", — улыбнулась несколько смущенная воспитательница.

— Для меня без разницы! — гордо заявил Леха и повел ее в медленном танце.

Мальчики подходили к девочкам и, неловко кланяясь, приглашали их на танец. Вскоре все девочки, кроме Сыщиковой и Козовой, были приглашены. Сашка направился к ним. Козова слегка приподнялась к нему навстречу, но Сашка не заметил этого.

— Таня, — сказал он несмело, — можно тебя?

Танька независимо кивнула и, не обращая внимания на протянутую Сашкину руку, вышла в круг танцующих. Коза разочарованно опустилась на сидение парты. В глазах у нее стояли слезы.

Сашка осторожно взял левой рукой правую Танькину, а другую положил на талию своей партнерши. Они танцевали, старательно не глядя друг на друга. Но вот танец закончился. Сашка и Танька отпрянули друг от друга и покраснели, точно их застали на месте преступления.

— Ну что, понравилось вам? — спросила Елена Михайловна. — Будете еще танцевать?

— Будем! Будем! — утвердительно закивал головами класс.

— А, по-моему, это очень глупое занятие, — сказала Любовь Козова, оторвав глаза от раскрытой книги в яркой обложке.

— Это потому, что ты не танцевала! — хихикнул Сосик.

— Так ведь и ты не танцевал! — возразила Коза.

— Я не танцевал, потому что не хотел, а ты не танцевала, потому что никто не пригласил!

— Врешь! — Коза вскочила с сидения. — Я тоже не хотела!

— Да-а? А сама как на иголках сидела, на морде было написано: "Только бы пригласил кто-нибудь!.."

— Если бы ты пригласил, то не надейся: я бы с тобой не пошла! — сказала Коза, и вдруг на раскрытые страницы книги закапали ее быстрые слезы.

Она выбежала из класса.

Ребята молчали.

— Эх ты, Соска! — сказала Танька Сыщикова.

— А ты дура! — огрызнулся Сосик.

— Сейчас же найди Любу и извинись перед ней, — негромко сказала Елена Михайловна.

— Вот еще! Буду я еще перед девчонками извиняться!

— Ты думаешь, в этом ты проявляешь свою силу? — Елена Михайловна побледнела. — Ты показываешь свою слабость и незрелость! Если ты хочешь стать настоящим мужчиной — приведи Любу сюда и извинись перед ней!

— Не буду! — пробурчал Сосик.

К нему подошел Джордж Истеренко и легко подтолкнул к двери.

— Иди, — ласково сказал он Сосику, — иди сам, а не то — поможем…

Сосик бросил злобный взгляд на него и на всех остальных ребят и, ни слова больше не сказав, вышел в коридор.

Ребята переглянулись.

Через пару минут Сосик вернулся, подталкивая перед собой Козову.

— В коридоре стояла, — хмуро сообщил он.

— Ну, так что ты хотел сказать Любе? — спросила воспитательница.

— Извини меня, Коза… Козова… Люба, в смысле… Я не буду больше…

— Ну, вот и ладно! — повеселела Елена Михайловна. — Ты ведь его прощаешь? — спросила она у Козовой, стоящей у двери с красными, заплаканными глазами.

Люба молча кивнула головой.

— Ребята! У меня есть предложение: давайте соберемся послезавтра, в воскресенье, у меня дома — чаек попьем, попоем и потанцуем! Идет? — спросила Елена Михайловна.

— Идет! — громко согласились ребята.

Промолчала одна Козова.

— А ты, Люба? — спросила воспитательница.

— И я иду, а как же! — Коза тряхнула своей короткой стрижкой и заулыбалась.

Глава 25. НАШ ДОМ

— "Как хороши, как свежи были рожи!.." — пропел, заходя в комнату, Олег Николаевич, муж Елены Михайловны, коренастый и крепко сбитый человек с крутым подбородком, изрезанным шрамами.

— Всех категорическим образом приветствую! — сказал он ребятам, вскочившим со стульев, с дивана, с кресла и с подоконника. — Сидите, сидите, я ведь не учитель, а вы не в классе… Сегодня, как я вижу, у нас аншлаг?

— Не полный, — Елена Михайловна осмотрела присутствующих, — нет пятерых мальчиков и Любы Козовой.

— Это хорошо, что неполный по количеству, — с серьезным видом кивнул головой Олег Николаевич, — лишь бы качество не пострадало. Было бы народу больше, я б просто уже не поместился на наших квадратных полуметрах…

— Да не слушайте его, ребята! — успокоила гостей Елена Михайловна. — То он молчит, целыми днями слова из него не вытянешь, а то вдруг начинает острить с серьезным видом, сама зачастую не пойму: шутит он или нет… Ты почему это до сих пор в берете сидишь?

— Добавь: в берете, одетом "намигрень": у меня шишка, не хочу девочек пугать…

Елена Михайловна подошла к нему и осторожно сняла берет. С правой стороны приподнимала волосы красная припухлость.

— Где это тебя угораздило?

— Решил я сегодня сходить в один фешемебельный магазин, присмотреть антикварную табуретку для кухни. Прихожу: закрыто! Тут-то меня в голову и стукнуло: воскресенье же сегодня! И, должен добавить, довольно больно стукнуло. Такие дела.

— Да ну, с тобой невозможно серьезно разговаривать! — притворно вздохнула Елена Михайловна. — Кто мне на кухне поможет?

— Я! И я! И я!.. — вызвались девочки.

— Нет, нет! — покачала головой Елена Михайловна. — Не все сразу, там мы просто не поместимся. Одна кто-нибудь.

Елена Михайловна с Танькой Сыщиковой ушли на кухню.

— Сына! Егорка! — позвал Олег Николаевич четырехлетнего белокурого мальчика, сидящего на коленях у хорошенькой Алены Спицовской. — Иди к папе!

Егорка отрицательно замотал головой.

— А, ты уже нашел, как Гамлет, "магнит попритягательнее"? Ладно — ладно… Не хочешь идти ко мне — не надо. Спой гостям что-нибудь!

— Спой! Спой, Егорка! Не бойся! Спой! — просили со всех сторон ребята.

Егорка слез с колен Алены и с важным видом приосанился.

— Ах, картошка ты, картошка, тошка, тошка, тошка, — заорал он вдруг во все горло, — пионеров идеал, ал, ал. Тот не знает наслажденя, деня, деня, деня, кто картошки не едал, дал, дал! — и вдруг, страшно покраснев, он бросился к отцу и спрятал лицо на отцовском плече.

— Ах, ты, мой певчужка! — нежно сказал Олег Николаевич.

Ребята похлопали Егорке.

— Хорош будет наш малыш, потому что крепок, — отцовская рука погладила Егорку по голове, — но крепок он будет потому, что хорош. Да, сына?

Егорка соскочил с отцовских колен и бросился опять к Алене Спицовской.

— Изменщик ты коварный, вот ты кто! — Олег Николаевич глубоко вздохнул. — Ну-с, ребятки, как у вас дела в вашем инкурнаторе?

— Здорово! Отлично! — загалдели ребята.

— Душевно я рад за ваш инкурбат!

— Олег, скажи хоть что-нибудь умное, — попросила мужа пришедшая с кухни Елена Михайловна, — а то ведь что ни слово у тебя сегодня, то — глупость.

— Ах, ты, моя эмоционерка! Да знаешь ли ты, что глупость — это умность, вывернутая наизнанку, так что при небольшой доле воображения в любой глупости можно увидеть ум. А, во-вторых, не могу я сосердцать равнодушно твоих детей! Я просто влюблен в них, особенно в девочек, а все влюбленные, как правило, говорят только глупости!

Раздвинули стол. Танька Сыщикова принесла на подносе чашки с блюдцами и чайные ложки. Ребята усердно помогали расставлять приборы на столе. Когда стол был накрыт, Елена Михайловна внесла в комнату два торта.

— Ура! — закричали ребята.

— А что за праздник сегодня? — спросил Гришечкин.

— Просто так, — улыбнулась Елена Михайловна.

— Теперь это будет моим любимым выражением, — заверил Леха и, алчно поглядывая на торты, быстро забормотал: — Просто так, просто так, просто так…

— Ну что, окунемся с головой в наслаждения? — Олег Николаевич занес над тортом руку с ножом из нержавеющей стали.

— Нырк! — подтвердил Леха и зажал в кулаке чайную ложку — как доказательство того, что он готов отважно окунуться в наслаждения.

Все остальные тоже активно выразили готовность кинуться в "бездну" наслаждений. Олег Николаевич разрезал торты на куски.

— Лепота! — сказал он, любуясь своей работой.

Торты ели молча, потому что рты были набиты до отказа. Наконец Леха, дожевав свой кусок и потянувшись за добавкой, разбил тишину, завыв страшным голосом:

— А вдоль дороги — мертвые с косами стоят. И тишина-а! — при этом он, в подражание кинокомику, скосил глаза к кончику носа.

Ребята рассмеялись и стали громко оценивать вкусовые достоинства тортов.

— Олег, надеюсь, ты не забудешь сегодня позвонить Хватову? Не откладывай на завтра! — тихо напомнила мужу Елена Михайловна.

— Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра! — поучительно сказал Олег Николаевич сидящему рядом Сашке. — Хватов — мой начальничек, он тянет меня на авантюру, а я не хочу. Посему позвоню ему во вторник! — твердо закончил он, повернувшись к жене.

— Дождешься, что он тебя выгонит!

— Никто меня не выгонит! Я сам уйду! Во мне уже созрела революционная ситуация: верхи — не могут, низы — не хотят…

— Что ты за человек? Вечно прибаутки какие-то дурацкие… — тяжело вздохнула Елена Михайловна. — Глупая была, что за тебя вышла!

— Я тоже, знаешь ли, долго кобелялся: стоит ли брать тебя в жены?

Елена Михайловна посмотрела на него с укоризной, но долго выдержать не смогла и рассмеялась. Потом обратилась к ребятам:

— Потанцуем?

— Конечно! — обрадовались ребята.

— Только стол сначала надо бы убрать, — посоветовал Олег Николаевич.

— Вот ты и убери! — ответила ему Елена Михайловна.

— Я освобожден: у меня шишка!

— Эх, Егорушка, придется нам с тобой убирать! — покачала головой Елена Михайловна. — Папка-то наш тунеядцем оказался!

— Я понимаю, что лучше, конечно, быть стройным передовиком, чем горбатым тунеядцем, — вздохнул Олег Николаевич, — но я мудр, ибо не притворяюсь деятельным, когда нечего делать!

— Выключите этого человека! — простонала Елена Михайловна.

— Мы сейчас сами все уберем! — воскликнула Танька. — Ребята, на помощь!

Стол был общими усилиями убран и собран. Зазвучала музыка. Ребята стали танцевать. Олег Николаевич подошел к жене и, церемонно поклонившись разбитым лбом, пригласил ее на танец.

Сашка не танцевал. Он с тоской наблюдал, как спортивный Олег Павлов, танцуя с Танькой, что-то шептал ей на ухо, а она не только не отстранялась, но и улыбалась ему своей загадочной улыбкой, запомнившейся Сашке еще со времен детского садика…

Он сел на диван и взял лежавшую на подоконнике книгу: "Консуэлло" — прочитал он и раскрыл роман.

Тем временем танец закончился. Рядом с Сашкой на диван плюхнулся Олег Николаевич.

— А ты чего не танцуешь? — спросил он Сашку.

— Не с кем, — пожал плечами Сашка.

— Что за книжка?! А! Жорж Санд! Бульвгарный роман!

Сашка не знал, что значит "бульвгарный", лишь понял, что писатель Жорж Олегу Николаевичу не нравится.

Проигрыватель заиграл что-то медленное и тягучее. Павлов потащил Таньку на середину комнаты. Сашка отвернулся.

— Надоело танцевать! — крикнул Леха и выключил проигрыватель. — Давайте лучше споем, Елена Михайловна!

— Будем петь? — спросила она.

— Будем! — подтвердили ребята.

Елена Михайловна села за пианино, над которым висела гравюра, изображавшая Паганини, и начала играть. Ребята подошли поближе.

— Знаете что, ребята, — сказала, не прерывая игры, Елена Михайловна, — давайте здесь отмечать все большие праздники. Пусть этот дом станет и вашим домом!

— Он уже стал, — тихо сказал Сашка.

— Тем более. Хотите? — Елена Михайловна посмотрела в просветленные лица ребят.

— Хотим! — ребята бросились к Елене Михайловне и стали обнимать ее…

На улице стояла в лужах ранняя весна. Ребята футболили ногами не растаявшие ледышки. Расслабленные теплом, фонари небрежно осветляли весенний вечер.

— Как здорово! — сказал Леха.

— Здорово… — эхом откликнулся Кеша.

Сашка подбросил вверх свою шапку и заорал:

— Да здравствует НАШ ДОМ!

КОНЕЦ II-й ЧАСТИ

Продолжение следует.

2007